Это вовсе не поражение христианства, это величайшая, исцеляющая, оздоровляющая нас сила. Может быть, некоторые скажут: о. Дмитрий Дудко говорит иначе. Но мы с ним говорим о разных вещах. Он поносит безбожников, и за дело. Но я сейчас говорю с иной точки зрения, так сказать, с более высокого полета. Конечно, плохо, что закрывают церкви. Кто скажет, что это хорошо? Это плохо и с точки зрения закона, и с точки зрения верующих. Но я уверен, что ни один храм не был закрыт без воли Божией. Всегда отнималось только у недостойных, всегда. И история Церкви это есть та же самая библейская история, там действовал закон условного обетования. Вам даны жизнь и смерть, говорится в книге Второзакония, избирайте сами себе путь. «И не говорите себе, что у нас храм Господень, — говорит Иеремия. — Будет уничтожен и храм, и о ковчеге никто не вспомнит».

Казалось бы, храм — место, где Сам Господь обитает, Он выбирает его как место Своего невидимого мистического присутствия, и Он же превращает его в место, где будут бродить шакалы. Относится ли это только к храму Соломона или к храму Ирода Великого? Нет, это относится к любому месту почитания Богооткровенной религии. Это относится ко всем храмам. Конечно, мы жалеем храм Христа Спасителя, который был разрушен, — бесспорно. Но, с другой стороны, мы понимаем, что было что-то в нашей жизни христианской, что позволило его разрушить. Конечно, мы жалеем о том, что храм Ирода, столь великолепный, был разрушен. Но так случилось. Такова была, так сказать, «карма» историческая. И поэтому я считаю, что одна из наших главных установок, христиан сегодняшних, есть не борьба с атеизмом. С атеизмом боролись много. Я недавно читал стенограмму диспутов двадцатых годов. Очень хорошо там Александр Введенский поносил, прекрасно разбивал Луначарского и т. д. Это была борьба с атеизмом. Но это внешняя вещь. Внешняя. А нам нужно гораздо больше бороться с лжехристианством внутри каждого из нас. Это будет гораздо более важно. Потому что атеизм приходит как продукт нашего недостоинства. Сегодня Церковь должна услышать призыв, обращенный к себе: «Врачу, исцелися сам». Я понимаю, что гораздо легче сказать: мы хорошие, мы — носители истины; они — носители лжи, они — гонители, а мы — гонимые и т. д. Это легче сказать — во-первых, во-вторых внешне кажется, что это подтверждается фактами. И потом это приятнее. Приятнее, понимаете! Нарциссический комплекс, друзья мои, присущ людям, всем незрелым существам. И приятно говорить о себе, о своей группе, о своей общине, о своей Церкви, о своем народе, приятно говорить приятное, так? Но это все относится к области незрелого мышления, незрелого душевного строя. Да. И вы можете это легко проверить. Проверить, какое доставляет удовольствие поносить даже нашего идеологического противника: как его разделали! Все это так, но это не решение проблемы. Мне бы хотелось, установка моя такая, чтобы мы решили прежде всего свои внутренние проблемы, чтобы мы могли быть готовы к свидетельству перед миром. Потому что у меня всегда есть опасение: вот завтра дай нам полную свободу и выведи нас на площадь, мы такого петуха дадим, что стыдно будет! Лучше обратно в катакомбы бежать, завернувшись с головой в пальто. И я думаю, что Господь Бог, просто жалея нас, не дает нам возможности особенно-то выступить на поверхность. Потому что мы похожи на богачей, которые не знают, как воспользоваться собственным богатством, похожи на того скупого рыцаря, который умирал от немощи и от голода, а у него там в сундуках все лежало.

Теперь следующий пункт. Что же может лечь в основу обращения к самим себе? Во-первых, во-вторых и в-третьих — Богочеловечество. Вот такое слово. Слово, которого нет в Новом Завете, но которое лежит в его основе. Христианство есть религия Завета — союза Бога с человеком. Мы — участники Божественных деяний. Мы не просто потребители, праздные зрители, недоумки, которые нуждаются в некоем патронате. Это тоже людям свойственно и приятно: хочется, чтобы Церковь была матерью. Это инфантильное сознание: что кто-то будет нас пасти, кто-то будет нас водить… Как сказал мне один ученый муж, люди очень хотят быть даже обманутыми. Всего этого не должно быть в Церкви. Мы все несем за Церковь ответственность — за то сокровище, которое нам вручено. Можем ли мы сейчас, на пороге третьего тысячелетия, на пороге второго тысячелетия крещения Руси, возвращаться к средневековому состоянию христианского мышления? Некоторые люди, особенно молодые, теперь готовы к этому. Готовы по лености мысли, по невежеству. Они полагают, что, скажем, в XVII веке было лучше, чем теперь. А я бы их послал в какой-нибудь застенок XVII века и посмотрел бы, каково им… Сплошь и рядом мы встречаемся, сталкиваемся с тем, что непонимание этой мысли о Богочеловечестве ведет к несвободе. То, что людям хочется несвободного христианства, то, что люди тянутся именно к рабству, — это страшная вещь, и это встречается каждодневно, мы с этим непрерывно сталкиваемся. Люди не хотят свободы. Причины бывают разные, но, так или иначе, это факт.

Между тем Новый Завет устами апостола говорит: «К свободе призваны вы, братья!» Мы призваны к свободе. Людям же хотелось всегда иного. И вот, глядя иногда в купола древних соборов и видя там лик Христа в виде Пантократора, гигантский, со страшными глазами, который как бы нависает над толпой, я думал о том, насколько мало он похож на Христа, Который пришел в мир, Который сказал: «Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными». Нет, это скорее Зевс-громовержец, это Перун, это все, что угодно, но не Христос. Художник, конечно, волен писать, как он хочет, но важно, что в этих образах запечатлелась тенденция к несвободе. Я вовсе не говорю о том, что человек должен быть фамильярен с Богом, что он должен быть неблагоговейным. Тот, кто не знает благоговения, никогда не приблизится к Богу; благоговение — одно из обязательнейших условий духовной жизни.

Итак, несвобода. Мы с вами, и особенно старшее поколение, знаем, что такое несвобода, на практике. Люди же, которые сейчас начинают страдать ностальгией по прошлому, напоминают мне рабочих, которые переговариваются в поездах: «Вот Сталин — это был хозяин». Многие из них уже и не застали той эпохи, но они нуждаются в хозяине. Понятно человеческое чувство, понятна человеческая стихия, но нам это не нужно. Это из звериного мира. У нас есть Господь. Он вовсе не есть хозяин. Он Тот, Который умер за нас и каждого призвал быть Его соучастником. Каждого. Вы скажете: это трудно, не все люди активны. Сказано каждого — значит, способен каждый, в той или иной степени, в той или иной мере своего существования, найти свое место на этом пути.

От теории перейдем к практике. Обозначим принцип, трудный принцип: открытость. Открытость к проблемам, внутренним и внешним, открытость к противникам и к миру. Положение, конечно, трудное и неудобное. Похоже на замок, в котором открыты все двери, — сейчас придут враги и овладеют. Но нет, если замок принадлежит сильному господину, значит, господин может совершенно спокойно спать, потому что достаточно силен.

Сейчас, конечно, мы не имеем возможности двигаться в направлении каких-то реформ, они сейчас не нужны. Но многое, по-видимому, уже стучится в нашу жизнь. Вы все духовно и умственно воспитывались уже не на схоластике, вы читали не «Догматическое богословие» Макария*, вы читали уже произведения новой, преимущественно русской, религиозной мысли. Русская религиозная мысль шла под знаменем свободы, открытости, готовности решать проблемы мира, готовности решать богословские проблемы. Она была очень жизнеспособной, очень смелой, гораздо более смелой, чем современная западная религиозная мысль. Значит, в этом отношении уже было что-то сделано.

Второе — совместная молитва. Храмовое богослужение — это лишь одна из сторон церковной жизни. Некоторые мои знакомые христиане из Москвы говорят: христианину достаточно работать на своем месте, а в воскресенье приходить в Церковь, помолиться и уйти; раз в какое-то определенное время идти к таинству и к Чаше. В некотором смысле это не лишено основания как какая-то почва для всего. Но на самом деле Церковь задумана не просто как некое помещение, где собираются люди, а как общение. А общение — вещь трудная. Это не только приятно, что мы с вами тут собрались, — это трудно: люди разных характеров, разных настроений, иногда занудливые, люди самые разнообразные. И совсем не ангелы! Некоторые из вас, приходя в Церковь, думают, что здесь все так крылышками и шуршат, а потом оказывается, что тут нет крылышек, тут только хвостов не хватает!.. Поэтому мы должны быть готовы, как говорит апостол, тяготы друг друга носить с величайшим терпением, иначе — чего мы стоим?

Общение. Общение в молитве, общение во взаимопомощи. Некоторые говорят: «Ну, взаимопомощь — какое это дело?! Тимур и его команда!» Да этот Тимур — это же нам просто «вилкой в глаз»! Потому что Тимур, по идеологии совершенно другой, поступал как христианин, а мы, простите меня, из-за своего антисоветского снобизма, или я не знаю, как это назвать, хорошие вещи представляем плохими. Мы уже не умеем отделить хорошее от плохого лишь потому, что все как-то усвоено, утилизировано в газетах. Одному молодому человеку я объяснял простые вещи — о необходимости труда. Я ему говорил: ты морально разложишься, если не будешь работать. Он почему-то считал, что сачковать на работе, быть «профессиональным» халтурщиком, быть человеком, ни на что не способным в своей области, — это есть христианская добродетель.

Раньше было слово «приход», оно означало, что приходили в храм люди, жившие неподалеку. У них были какие-то общие интересы. Скажем, если бы вы все жили в Новой Деревне, мы с вами говорили бы, какие безобразия сделал местный председатель сельсовета, что нужно делать с кладбищем, — у нас были бы общие дела. Но мы с вами все из разных мест. В настоящее время приход становится эквивалентом общности людей совершенно другого типа.

Теперь относительно наших возможностей общения. Кроме общих дел, молитвы и познания христианских истин необходимо знать Священное Писание. Это нужно вовсе не только богословам, вовсе не только специалистам-библеистам. Каждый христианин должен знать Священное Писание очень хорошо. Всю жизнь его можно читать и всегда находить нечто совершенно необыкновенное. И это можно делать совместно. Если мы этого не будем делать, мы окажемся в положении людей, которые знают все что угодно, кроме самого главного.

В процессе такой новой христианской жизни, которая не столько оглядывается назад, сколько смотрит вперед, сами собой будут вырабатываться новые способы жизни христианина в XX веке. Вы понимаете, сейчас дуют очень холодные ветры, сейчас мир становится другим, и многим хотелось бы сделать свою веру теплым прибежищем — убежищем от этого бурного и неуютного мира. Может быть, что-то справедливое в этом есть, но лишь немного. Все-таки вера дана нам не как опиум, она дана нам как сила жизни, сила борьбы и сила упования, а не как еще одно анестезирующее средство. И если мы не докажем Марксу, что религия для нас не опиум, то мы будем плохими христианами. Я считаю, что, выражаясь парадоксально, Маркс был вдохновлен Богом на эти слова, чтобы бросить нам вызов. Бросить вызов христианам — как мы его примем?

Так вот, сделав этот маленький эскиз наших христианских установок, я должен сразу же заметить, что, очевидно, если бы на моем месте был о. Дмитрий Дудко, он говорил бы о чем-то другом; если бы здесь был о. Всеволод Шпиллер, он говорил бы еще о чем-то другом; если бы здесь был… — и т. д. Каждый говорил бы свое. Значит ли это, что я не хочу считать справедливыми их слова или они — мои? Нет, не значит. Я закончу тем, чем начал: многоразлична, как говорит Писание, Премудрость Божия. Пути должны быть многообразны. И если Церковь когда-то раскололась — раскололась именно потому, что люди не могли понять: многообразие и единство есть вещи совместимые, — мы-то должны сейчас это понять — что да, многообразие будет, но оно ни в коем случае не должно превращаться в антагонистические, разрывающие друг друга группировки, расколы и секты. Если вам встретятся типы христианства иные, призываю вас к терпимости, хотя это и трудно. Спорить здесь бесполезно. Каждый будет трудиться — рассудит же всех Бог.

Александр Мень

Источник: baznica.info