Юрий Арабов: «Христос освобождает нас от цепей»
Юрий Николаевич оказался на редкость простым человеком, поразившим меня неторопливостью речи (он обдумывал каждое слово, прежде чем его передать мне) и глубиной сказанного. Мы устроились на его родной кафедре, я сразу принялась его благодарить за то, что согласился дать интервью, на что он скромно стал отнекиваться, не усматривая в этом какого-то достижения, и предложил: «Ну давайте, спрашивайте…»
- Юрий Николаевич, вы как-то сказали, что Евангелие — самая любимая ваша книга? Чем же Евангелие так особенно для вас?
- Евангелие — одна из моих самых любимых книг из-за образа Иисуса Христа. Христа я чувствую как личность, это для меня один из самых близких людей в его человеческой ипостаси. Я преклоняюсь перед подвигом, скажем, Моисея, но Христос мне ближе. Может, потому, что толща времени, которая меня с Ним разделяет, гораздо меньше, а кроме того, Христос межнационален. Для меня Христос — прежде всего милосердный друг, Которому я пытаюсь соответствовать, у Которого спрашиваю совета в каких-то сложных жизненных ситуациях. В любой стране, где исповедуют Христа, — протестантская ли это страна, католическая или православная — я чувствую себя своим и совершенно чужим в странах, где Христа нет…
- Позвольте в этой связи вас процитировать: «Там, где есть христианство, западного или восточного обряда, я чувствую себя как на родине. С Россией я связан кровными узами, но если бы так случилось, что пришлось бы жить в католической Испании или в протестантской Америке, то даже там, при наличии нескольких человек, с которыми я мог бы поговорить о Христе, у меня не было бы такого рода проблем, как в Китае. Потому что, кроме христианско-философской проблематики, меня почти ничто не интересует. И в этом смысле там, где можно переживать онтологические вопросы, связанные с Христом, там для меня и родина». Почему для вас так важно жить в христианской стране и говорить о Христе?
- Для меня жизненно важно жить в стране с христианскими корнями прежде всего в культурном смысле. В чем трагедия сегодняшней буржуазной России? В том, что она фактически порвала с традицией религиозно-гуманитарной литературы, которая досталась нам в наследство от XIX и начала XX века. Русская гуманитарная религиозная философия у нас окололитературного плана. Вся наша культура эсхатологична, она была пронизана ожиданием Второго пришествия Христа, борьбой между Христом и Антихристом. Эта борьба рассматривалась внутри человека, и отсюда рождались бессмертные творения русского духа. Сейчас, когда страна ринулась в объятия потребительства, она практически перестала быть Россией. Насколько я могу судить, только обрядовое православие не может заполнить культурной оторванности от религиозных основ.
- Как преодолеть эту оторванность, и возможно ли?
- Об этом можно говорить, писать, размышлять только на личностном уровне. Я что-то пишу, вы издаете христианский журнал… Будем надеяться, что вода камень точит. Но камень на нашем пути — огромный. У меня нет рецептов, как восстановить утраченное. Искусственно восстановить не удастся. Надо иметь в виду, что мы существуем на пепелище. В течение последней сотни лет наш народ разоряли и уничтожали. Из народа выбили почти все, за исключением первичных инстинктов накопления и приспособления. Новая российская буржуазность обслуживает именно эти инстинкты. Ситуация очень тяжелая. В этом смысле Россия — почти чужая страна, несмотря на то что остается язык. Что тут делать? Нам может помочь образование. Если мы восстановим гуманитарное образование, если станем выпускать в жизнь людей, знающих историю своей страны, культурные традиции, которые в основном связаны с христианством, то еще могут быть надежды, что этот котел под названием Россия все-таки будет иметь какие-то культурные основания.
- В современном мире, определяемом как эпоха постмодернизма, истин, как известно, больше, чем ингредиентов в винегрете. Но преображающая истина по большому счету одна — евангельский Христос, который умер за все человечество, чтобы спасти всех нас от безнадежности и смерти греха. Как нам достучаться до современного человека с этим посланием?
- Постмодернизм — это всего лишь следствие духовного рака, который живет внутри человека. Хотя я сам постмодернист. Целый кусок моей жизни связан с этим художественным явлением. Не вижу никакой разницы между тем, чтобы нести Весть о Христе при Тиберии, когда у римлян был целый пантеон богов, или сейчас. Весть о Христе всегда нести невозможно, она всегда как провокация, как вызов любой эпохе. Именно это меня и привлекает и в Евангелии, и в Христе. Я считаю, что сегодня говорить о Христе возможно, но не с помощью кадила, а с помощью нравственной жизни: «По делам узнают их». Сейчас в России на первый план, как, впрочем, и всегда, выступает нравственность отдельного человека. Мое поколение во многом циничное, ироничное, постмодернистское, не знающее настоящих испытаний и ужасов. И вот эта закваска циничности, практицизма и незнание настоящего страдания может быть не совсем подходящим тестом для духовного наставничества.
- Но надежда есть?
- В целом ни для какого поколения надежды нет. Надежда есть для отдельных людей, которые порывают с архетипом своего поколения. Эти люди есть везде — среди молодых, старых, среднего возраста. Разорвать пелену сложившихся стереотипов можно, только идя к Христу. Христос освобождает нас от цепей. Это и есть свобода во Христе: свобода от дум о заработке, свобода от лобызания с государством, свобода от того, чтобы быть богатым и повелевать миром. Христос дает нам эту свободу.
- Юрий Николаевич, вы писатель, драматург, поэт, то есть вы творец слова. Что значит слово для вас в соответствии еще и с тем пониманием, что Бог творил мир Словом, что Господь даровал людям Свое Слово — Библию — как компас, в соответствии с которым мы либо живем, либо нет?
- Когда я пишу какую-то художественную вещь, понимаю, что чем больше проповеди, тем меньше она будет дееспособна. Между проповедью и искусством лежит серьезная пропасть. Искусство всегда провокативно. Даже Достоевский — вполне христианский художник — провокативен во множестве своих персонажей. Если из Достоевского вынуть Свидригайлова, Карамазова-старшего, Елизавету Смердящую, ничего не останется. Кроме всего прочего, свойство искусства, во всяком случае современного, — все подвергать сомнению. И здесь важно окончательно не перейти ту грань, которая отделяет провокативность от тотального нигилизма. Если мы изгоняем провокативность из художественного творения, то искусство перестает существовать. Я не верю в персонажи, целующие на крупном плане икону Богоматери.
- Где грань провокативности, за которую нельзя переходить в искусстве?
- Грань очень простая — нельзя хулить Бога. Как только начинается хула на Святого Духа, искусство перестает быть христианским. У нас очень многие художники, особенно концептуалисты, переходят эту грань, и они, по-моему, из культуры выпадают.
- Многие фильмы, к которым вы писали сценарии, особенно фильмы-биографии, объединены идеей покаяния и человеческого выбора между добром и злом, светом и тьмой. Гитлер в фильме «Молох», Ленин и Сталин в фильме «Телец» отказались покаяться и, будучи антихристами при жизни, закончили свои дни страшным образом, тогда как император Японии Хирохито в фильме «Солнце», отказавшись быть богом на земле, стяжал славу спасителя для своего народа. Что для вас означает духовный выбор, покаяние, возрождение к новой жизни?
- В этих фильмах я разговариваю с миром посредством судьбы другого человека. Судьба человека — это письмена, которые следует внимательно прочесть, чтобы понять, что говорит Бог. У меня по этому поводу написана книжка «Механика судеб». Считаю, что ничего более интересного в мире нет, чем судьба каждого конкретного человека. И через нее виден Бог. То, что человек получает, куда стремится, что с ним происходит, — все это разговор Бога с миром. Нужно просто внимательно смотреть на жизнь своих ближних, чтобы не повторять чужих ошибок. Что касается покаяния, то я верю в индивидуальное покаяние, но практически не верю в общественное — наций, государств. Несмотря на то что, по-видимому, в Германии и Японии отчасти это произошло. Я не знаю, как в России произвести ответственное покаяние за то самоистребление, которое мы предпринимали в течение ста лет, включая и 90-е годы. Но знаю, что технологически это достигается всего лишь общественным контролем над властью и чиновниками. Можно обойтись без хоругвей, коленопреклонения, без бития лбом по снегу, какие мы плохие, но без общественного контроля над действиями исполнительной власти обойтись нельзя.
Юрий Арабов
- От ваших учеников мы знаем, что вы пишете новый роман о христианском чуде. О каком чуде пойдет речь?
- Мой роман так и называется — «Чудо». Он написан по мотивам истории, которая произошла в Куйбышеве в январе 1956 года. Я об этом слышал от своей няни бабы Лизы. История о том, как на одной вечеринке девица пошла танцевать с иконой Николая Угодника и одеревенела, превратившись в подобие соляного столпа. Ничего более глупого представить себе невозможно. Каково же было мое удивление, когда стали всплывать обрывки документов, говорящие о том, что этот случай реально произошел. Когда я ознакомился с ними, подумал: об этом нужно обязательно написать. Я перенес действие романа за Урал в вымышленный город и написал историю о том, как Бог вразумляет через чудо отпавший народ. И как все, кто с этим чудом сталкивался, не хотели в него верить. Книга закончена, может, «Вагриус» ее вскоре опубликует. Я также написал экранизацию «Чуда». Режиссер Александр Прошкин согласился ее поставить, и работа над фильмом уже началась.
- После успеха всемирно известного фильма «Молох» вы предложили режиссеру Александру Сокурову, с которым сняли наибольшее число фильмов, сценарий об апостолах Петре и Павле, но тогда пришлось переключиться на «Тельца». Идея экранизации библейских сюжетов еще по-прежнему вас волнует? Не хотелось ли написать сценарий о служении, жизни или распятии Христа? Или эта тема уже исчерпана Скорсезе, Гиббсоном и другими режиссерами?
- У меня есть цикл стихов под названием «Сумма теологии», куда включена небольшая поэма об апостолах Петре и Павле. Таким образом, я как-то избыл эту тему в литературе. Но если бы нашелся режиссер, который мог бы поставить фильм, я бы с удовольствием написал сценарий на библейский (евангельский) сюжет. Недавно закончил работу над вольной экранизацией «Фауста» Гете, может, там удастся поговорить об апофатичности Бога. Я не знаю, как это делать в кино. Эталоном религиозных картин для меня являются «Причастие» Бергмана и «Слово» Дреера. Это картины, в которых Христа визуально нет, но Он там присутствует духовно. А когда на экране крупным планом в Христа вбивают гвозди, и при этом я знаю, что через трубочку льется красная водичка, которая изображает кровь, для меня это величайшая безвкусица, надругательство над темой. Это то же самое, как ужасался князь Мышкин, когда увидел «Снятие с креста» Гольбейна. Но физические страдания, запечатленные на холсте, не должны отменять и заменять духовную сторону. И в этом плане я считаю, что кино не приспособлено для того, чтобы изображать страдания Христа.
- Какой библейский стих помогает вам жить и творить?
- Заповедь Христа из Нагорной проповеди «Возлюби врага своего».
- Есть ли послание, которое вы хотели бы оставить для читателей?
- Быть умнее, чем они есть! Я сам не знаю, как это возможно, но понимаю, что без этого нам не обойтись. Думаю, что путем душевного страдания и угрызений совести мы возвышаемся над самими собой и становимся ближе к Богу. И в этом плане я вполне солидарен с Достоевским и с русской культурой XIX века. Довольные люди в довольной стране — это крайне опасно для самих людей.
Людмила Качкар, журнал «Решение».