23.01.2016 Вначале немного терминологии, чтобы читателю было ясно, о чем пойдет речь.

Один из разделов систематического богословия обычно называется «Теории искупления» (англ. Theories of atonement). Эти теории возникли в результате попыток выяснить, какой смысл имела жертва Христа и почему она имеет спасительные качества.

Используемое в данном случае слово «искупление» соответствует английскому слову atonement, в своем исходном смысле значившему «единство», «соединение» (буквально — at one-ment). Как богословский термин, оно образовалось по модели латинского термина adunamentum, имевшего практически то же значение и происхождение (из сочетания «к единству»).

Богословский термин atonement переводится на русский язык многими способами: «искупление», «примирение», «искупительная жертва», «заместительная жертва», «умилостивление» и т. п. — в результате чего возникает терминологическое, а иногда и смысловое несоответствие протестантских богословских изданий друг другу. Если приводить появляющееся в результате в систематическом богословии многообразие форм выражения к общему знаменателю новозаветного откровения, то представляется целесообразным использовать в русской богословской литературе термин, аналогичный английскому atonement.

Поскольку указанные теории стремились раскрыть, с одной стороны, смысл жертвы Христа, а с другой — путь, которым было восстановлено единство с Богом, мы предпочли бы говорить не о теориях искупления, а о теориях воссоединения. Таким образом разрешилась бы и другая терминологическая проблема — одинаковый перевод русским словом «искупление» трех английских слов — atonement, redemption, expiation.

Переходя от терминологических проблем к существу вопроса, следует упомянуть, что в ходе разработки богословского учения о воссоединении человека с Богом смысл жертвы Христа понимали как выкуп сатане, как пример, изменяющий поведение людей путем морального воздействия, как свершение Божьего правосудия через заместительную жертву, как способ удовлетворения святости Бога, не позволяющей Ему смириться с грехом путем простого прощения, как возмещение за оскорбление Божьей святости.

Если говорить о первом понимании (жертва Христа как выкуп сатане), то оно не находит подтверждения в Писании. Жертва Христа рассматривается там как искупление, но нигде не сказано, что это именно выкуп сатане.

Что касается остальных теорий, то они, конечно же, отражают часть истины, которую мы находим в Библии, но, как нам кажется, довольно сильно отдаляются от закрепленного Писанием контекста и от непосредственных обстоятельств, в которых была принесена эта жертва.

Хотя из Ветхого Завета не совсем ясно, чем именно были приносимые по закону жертвы, Новый Завет со всей определенностью показывает, что они были заповеданы прежде всего как выражение Божьей любви. Если в момент грехопадения отношение Бога к человеку выразилось в смерти и проклятии, то теперь Бог установил способ очищения от греха, в котором наказание падало не на самого согрешившего человека, а на замену, которую такой человек должен был предоставить. То есть приносимая жертва одновременно свидетельствовала и о наказании смертью, и о милости.

Разумеется, по тексту Ветхого Завета мы видим, что эта замена самого согрешившего человека на животное далеко не всегда воспринималась людьми как выражение любви. Нередко израильтяне отказывались приносить и ее. Тогда они лишались защиты Бога и их постигали проклятия, которые были обещаны во времена Адама. Но в любом случае сам факт заместительной жертвы, если не считать ее просто Божьей прихотью, лучше всего объясняется в контексте всей Библии именно как наказание смертью и проявление любви в возможности понести это наказание кому-то другому.

Этим Бог проложил путь к спасению от смерти, которое Он был намерен предоставить впоследствии. А потому вряд ли можно противопоставлять ветхозаветного и новозаветного Бога, и в ветхозаветной истории богоизбранного народа как нельзя лучше отражается история всех человеческих взаимоотношений с Богом.

Жертва Христа, если рассматривать ее непосредственно в контексте ветхого завета с израильтянами, привела прежде всего к отмене закона, наказывающего за грех. Бог установил закон наказания за грех, и отменить этот закон можно лишь Его смертью. Ведь со смертью Установившего закон совершенно естественным образом теряет силу и сам закон. Вместе с тем жертва Христа стала не просто отменой закона, но и его исполнением — наивысшая из возможных жертв за грех была принесена по тому же самому закону любви (то есть как заместительная). После чего закон исчерпал себя в достижении Божьих целей.

От грешника уже не требуется жертв, полагавшихся по закону, поскольку добавить к Жертве уже нечего. Раньше за грех полагалась жертва. То есть грех вписывался в систему взаимоотношений Бога и человека («Согрешу и принесу жертву, ведь Бога это устраивает, раз Он Сам так предложил»). Но теперь эта система отношений уничтожена. Таков смысл жертвы Христа, если смотреть в прошлое богоизбранного народа.

Однако смысл Его жертвы состоял не только в отмене закона, связанного с историей одного народа. Смертью Христа исполнился и провозглашенный Им закон Божьего правления. «Каким судом судите, таким будете судимы», — говорит Христос. Но если это Божья заповедь — а это именно Божья заповедь, — могло ли быть так, чтобы Бог не испытал на Себе то наказание, к которому Он приговорил людей? Бог наказал грех человека смертью — и тем самым предвосхитил Свою собственную смерть.

Такова полнота святости Бога, предусматривающей параллельное наказание даже для Него. Смерть постигает Того, Кто наказал человека смертью. Низвергнувший сатану Сам нисходит на землю и в преисподнюю. Ибо невозможно допустить, чтобы провозглашаемые Христом законы жизни в Его царстве были не законами от вечности, а новым изобретением под воздействием набежавших обстоятельств.

Смертью Бога окончились времена смерти. Но смертью же одновременно были установлены и вошли в силу отношения благодати, которая не наказывает чужой грех, а устраняет его последствия. Царивший прежде грех лишился своей опоры в законе, и было установлено новое царство. Господь этого царства уже не удовлетворяется жертвами, прилагавшимися к перечню грехов в знак почтения Божьей святости, как было раньше. Он Сам становится жертвой и возводит в ранг закона исправляющие наш собственный или чужой грех дела любви. Бог поступил с людьми так, как хотел, чтобы с Ним поступали люди, и тем самым в совершенстве исполнил еще одну провозглашаемую Им заповедь, знаменующую отношения в Его царстве.

Если ранее отношения человека с Богом строились вокруг деяний сатаны и наказания смертью, то теперь в их центре — наделение жизнью (своего рода зеркальное отображение прежних отношений). И в этой сфере сатана обречен на бездействие в силу неспособности что-либо предложить. Фактически, он даже не в состоянии в нее попасть. Человек выступает как соблазн для самого соблазнившего.

Перестав быть связанным с законом, грех наказывает сам себя. Грешник наказывает сам себя отсутствием Бога. Плевелы будут отправлены туда, где Бога нет. И даже если не представлять ад в виде чертей, жарящих человека на сковородке, греховный человек может испытывать состояние наказанности своим собственным грехом — например, когда завистник изо дня в день видит, что кому-то рядом живется лучше, чем ему.

А потому вряд ли стоит изображать ад по-атеистически — как «бесчеловечные и антигуманные» пытки. Само пристрастие к греху вполне может выступить как наказание, даже если не воспринимать буквально библейские пророчества об «огне и сере». Грех в состоянии наказать сам себя без помощи Бога, причем именно в той степени, в которой он этого заслуживает.

Но более детальные рассуждения в этой области, конечно же, могут быть только догадками. Достаточно того, что Писание говорит о вечном наказании, которое, как минимум, будет состоять в мучениях и оставленности Богом.

Смерть, на которую надеялся сатана и в которой он видел избавление от Бога, оканчивается воскресением. Бог прошел через первую смерть и воскрес. Союзников сатаны также ждет воскресение, над которым он уже не властен, и вечность, над которой он тоже не властен.

Что же получилось в результате?

Жертва Христа исчерпала закон наказания за грех, принеся смерть Наказавшему смертью, и одновременно установила отношения благодати, открывающие доступ в Царство Божье. А победив смерть воскресением, жертва Христа объявила земные богатства преходящими и ограничила права сатаны на землю.

Но здесь рассуждения о воссоединении с Богом заканчивать рано, ведь в этом процессе участвует еще и человек. Каким образом происходит воссоединение, если рассматривать его со стороны человека?

Воссоединение происходит принятием Христа. Таков наиболее правильный и общий ответ. Но и в этом вопросе в ходе истории возникали разногласия, которые приводили к разделениям внутри церквей и к разделениям самих церквей.

В государственно-обрядовых церквях, к которым относилось, например, католичество накануне Реформации, принятие Христа, по существу, приравнивалось к принятию церкви со всем ее богословием и системой обрядов. Мало того, прощение грехов ставилось в зависимость от совершения добрых дел и сверхдолжных заслуг.

И хотя тот же Тецель, продававший индульгенции, упоминал в диспутах с Лютером о необходимости покаяния, эта его позиция находила слабое отражение в ходе предпринимавшейся им торговли отпущением грехов. Общегосударственный характер церковного устройства хотя и позволял вести индивидуальное наставление в вопросах веры и заявлять о необходимости веры, но в то же время достаточно сильно заслонял потребность в личном принятии Христа заботами о формальном соблюдении обрядов и общецерковном благополучии.

Протестантские реформаторы заняли другую позицию. Они заявили о необходимости личной веры, но пошли разными путями. Лютер провозглашал оправдание одной только верой, без всякой примеси добрых дел. На этом принципе выстраивалось его богословие, и можно сказать, что именно в нем он видел воссоединение человека с Богом.

Кальвин же, принимая позицию Лютера в отношении оправдания верой, положил в основание своего богословия принцип избрания. Конкретный человек обретает веру и воссоединяется с Богом лишь по Божьему избранию, поскольку сам неспособен пойти на столь глубокую перемену своей жизни. Такой подход был обусловлен прежде всего убеждением в полной греховности падшего человека и в его неспособности принять Христа без соответствующего вмешательства и решения Бога.

Не считая возможным вступать в полемику между этими столпами протестантского богословия, мы, тем не менее, для начала обратили бы внимание читателей на то, с каких позиций велась проповедь Самого Христа. Конечно же, Он говорил и о необходимости веры, и об избрании. Но, возвещая Свое Царство, Он чаще всего начинал с дел, поскольку именно этот способ донести истину более доступен пониманию, чем рассуждения о вере или об избрании. Иначе как люди будут знать, во что им верить и на что они избраны?

По делам Он называл учеников маловерными, а избранными называл тех, кто откликнулся на приглашение и пришел на пир. И такой последовательный упор на дела в притчах и поучениях никоим образом не уменьшал всего, что значат вера и избрание. Много ли из того, о чем Он говорил, человек будет делать без веры? И был ли смысл ограничивать Его слушателей только теми, кого Он считал избранными? Именно Его дела легли в основание христианской веры. А чем были бы Его поучения без Его дел?

Принятый Христом подход достаточно сильно отличается от того, как выстраивалось богословие в трех упоминавшихся ранее случаях. Однако вряд ли было бы правильным утверждать, что богословие как способ упорядочивания содержащейся в Писании истины допускает только один путь.

Существует множество вариантов того, как можно изложить знания о Боге и о закономерностях христианской жизни с помощью доступных человеку возможностей. Разговор о воссоединении с Богом можно начинать с более понятной части — с дел, человеческих и Божьих, как поступил Христос. Можно начинать с веры. Можно за основу изложения взять избранность Его последователей. Однако это не значит, что другие части истины должны пострадать. А церковная история насчитывает большое количество примеров противоположного.

Бывало, что за основу принадлежности Христу принималось участие в таинствах и согласие с богословием в ущерб вере. Бывало, превознесение веры приводило к принижению соответствующих ей дел, так что христианство ограничивалось молитвами к Богу или одной только необходимостью благовествовать. Бывало, что люди увлекались массовыми евангелизациями, результат которых оценивался по количеству покаявшихся на проповеди, а не количеством пришедших в церковь. Бывало, что воссоединение с Богом оценивалось по принципу «спасенный раз спасен навсегда».

А потому центральные пункты богословия (такие как «праведный верою жив будет» или «не вы Меня избрали, а Я вас избрал»), сколь бы истинны они ни были, требуют после себя «всего остального». Если этого остального не будет, то любая логически стройная теория грозит обернуться «богословием одного стиха» или же может прийти к выводам, которые будут довольно далеко отстоять от утверждений Писания.

В качестве примера мы привели бы здесь кальвинистское понятие предопределения ко спасению, которое возникло на основании библейских утверждений об избранности.

Избранность в Библии понимается достаточно широко. Бог вступил в завет со всем израильским народом, но верным в этом народе обычно оказывался только остаток, который и называется избранным. В новозаветной притче Христа о званых на брачный пир избранными называются те, кто откликнулся на призыв, и их намного меньше, чем званых. Об избранности свидетельствуют многие утверждения Христа: «Кто есть Отец, не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11:27); «Не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне» (Ин. 17:9).

Однако ни Христос, ни авторы новозаветных книг не доходят до богословских обобщений, приравнивающих избранность к предопределенности. Христос был предопределен к наказанию смертью и к установлению царства благодати (Деян. 17:31; также см. рассуждения выше), а вместе с Ним и мы (Еф. 1:5).

Отождествление понятий избранности и предопределенности действительно решает некоторые логические проблемы в богословии, а кроме того, подкрепляет внутреннюю уверенность христиан в своем спасении, то есть работает по принципу теории морального влияния. Однако сколь бы логичным ни выглядело предопределение одних к спасению, а других к осуждению как богословский догмат, оно фактически идет вразрез со всеми текстами Писания, где подразумевается в том или ином виде участие человеческой воли или человеческого выбора в принятии Христа. Такая постановка вопроса представляется, скорее, противоположностью пелагианства, нежели обобщением содержащейся в Писании истины.

Вопрос об избрании действительно серьезен, поскольку он напрямую связан с возможностью выбора и свободой человеческой воли, которую Бог не нарушает, даже когда это грозит, например, грехопадением со всеми вытекающими последствиями.

Понимая избранность как предопределение, богословие сталкивается с необходимостью заявлять и доказывать, что избранность никоим образом не ограничивает свободу человеческого выбора, что человек по-прежнему обладает свободой воли, хотя решение этой воли и было изначально принято Богом, а кроме того, что эта предопределенность совсем не порочит Бога, ибо когда Он Своим выбором предопределяет ко спасению, то это хорошо, а когда не предопределяет, то это никак.

Обращаясь к Писанию, мы видим, с одной стороны, утверждения об избранности тех, кто идет за Христом, а с другой — призыв ко всем людям принять Христа. Бог избирает человека, а человек решает. И попытки примирить эти утверждения между собой разбиваются о камни человеческой логики. Доказывая одно, мы неизбежно пренебрегаем другим.

Эта проблема родственна той, с которой столкнулись богословы в первые века христианства, когда предлагались различные способы уравновесить единство Бога и троичность Его ипостасей. В конце концов богословие отказалось от попыток дать логическое обоснование этому противоречию и выработало догмат о Троице, через отрицание земных соответствий закрепивший парадоксальную по земным меркам ситуацию.

Человеческая логика есть обобщенное отражение взаимосвязей, существующих в сотворенном Богом мире. Она вырабатывается в ходе изучения этого мира, но когда речь заходит о вещах небесного порядка, нет никакой гарантии, что она окажется в состоянии должным образом их описать. В таких случаях богословие шло одним из двух путей. Оно либо принимало догмат, закрепляющий парадоксальную ситуацию и не позволяющий отходить от полученного откровения, либо вводило новые, небиблейские понятия, додумывало что-то, надеясь разрешить проблему выстраиванием логических конструкций, существующих только в голове исследователя.

Понятно, что во втором случае логика лишается права на достоверность, поскольку смыкается с мистикой. С одной стороны, за логическими понятиями не стоит никакая известная нам земная реальность, а с другой — они не находят опоры и в полученном от Бога откровении, утверждения которого богословие принимает за истину, не требующую доказательств.

Как следствие, в случаях такого бессодержательного манипулирования терминами богословы, думая приблизиться к смыслу Писания, могут лишь отдалиться от него. Именно это происходило, когда взаимоотношения между ипостасями Троицы пытались изложить языком человеческой логики. Именно это может происходить и во многих других случаях там, где Божье откровение свидетельствует о явлениях небесной действительности.

Что касается случая с избранием и верой, то это две стороны одного и того же процесса — принятия Христа. Вера отражает его земную часть, а избрание — небесную, о которой нам известно очень мало.

О конкретной же сути Божьих действий, то есть о том, как Ему удается избирать, не нарушая человеческую волю, — нам не известно вообще ничего. А потому, несмотря на все усилия богословов, несмотря на все попытки через выстраивание логических доводов доказать, как вообще такое может быть, что осуществленное Богом избрание не противоречит личному выбору самого человека, мы знаем об этом вопросе не более того, что сказано в притче Христа.

Звали многих, а избранные — те, кто захотел прийти на пир, кто испытывал в нем потребность. Для принятия Христа нам не предлагается достраивать в этом утверждении какие-то ступеньки в виде споров о полной или не очень полной греховности человеческой природы после грехопадения. Более того, результаты этих споров не могут быть использованы как преимущество перед теми, кто принял Христа ранее, даже не догадываясь о последующих богословских исследованиях.

Цель богословия — не открыть что-то новое, а закрепить уже открытое, уберечь его от искажений и применить к обстоятельствам времени для достижения наиболее действенного результата. Утверждать, что богословие открыло что-то новое помимо того, что уже открыто Богом, — значит искать истину там, где ее нет.

Задача богословия — не дать человеку сбиться с пути, который указан Богом, и плодотворнее всего оно развивается именно тогда, когда наблюдаются наиболее активные попытки уйти в сторону от истины Писания. (Не имея ни малейшего желания приуменьшить важность таких великих богословов, как, например, Фома Аквинский, мы, скорее, признали бы, что он более упорядочивал, развивал вширь богословские знания своей эпохи, нежели блистал оригинальностью мысли.)

Библейское равновесие между избранием и верой связано напрямую с учением о воссоединении человека с Богом. Но для разрешения этого парадокса, вероятно, было бы достаточным если не вырабатывать подобный Троице догмат, то хотя бы просто признать невозможность до конца осмыслить небесную составляющую откровения, а вместе с тем и отсутствие необходимости делить церковь в зависимости от того, как она разрешает этот богословский вопрос.

Сознавая ограниченность любых уподоблений, мы привели бы здесь в качестве аналогии процесс изучения физических законов. Когда тот или иной закон природы неверно описывается учеными, он от этого не перестает действовать. Лампочка дает свет независимо от того, что мы думаем о законах электричества. Хотя для этого мы, конечно же, должны знать о самом электричестве.

И когда мы не знаем, как именно происходит процесс принятия Христа во всех деталях, о которых хотел бы знать богослов, этот процесс все равно происходит так, как его усмотрел Бог, независимо от того, достроит человек в своем разуме какие-то желаемые, но не относящиеся к реальности детали или нет.

Вероятно, самый показательный пример здесь — разбойник на кресте, которому Христос сказал: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:43).

Что разбойник знал о богословии? Практически ничего. Что он получил? То, к чему стремились и о чем спорили все богословы. Он получил просимое в обход богословия? Конечно же, нет, если понимать богословие как продолжение того, что сказано и сделано Христом, а не как обязательное принятие той логической структуры, которую человек выстраивает на камне Божьего откровения. И этот закон спасения, по его изначальному замыслу, предназначается даже для тех, кто не в состоянии постичь хитросплетения богословских аргументов.

А потому, даже если Бог не открыл нам подробности избрания или если нам не удается логически непротиворечиво примирить какие-то вроде бы противоречащие друг другу утверждения Писания, мы все равно можем быть уверены в том, что человеку открыто достаточно для его спасения. И каждый человек должен искренне рассмотреть тот путь, на который указал всем людям Христос.

Юрий Цыганков

Источник: Евангельская газета "Мирт"

Теги: Бог, Христос, человек, спасение