1882-2024
142 лет общине в Москве
Статьи

Статьи

Мера человеческая

Мера человеческая
22.06.2015
Говоривший со мною имел золотую трость для измерения города и ворот его и стены его. Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта. И измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина и широта и высота его равны. И стену его измерил во сто сорок четыре локтя, мерою человеческою, какова мера и Ангела. (Откр.21:15-17)

Делится ли 613 на два?

При чтении Нового Завета для нас отчасти приоткрывается религиозный мир иудеев первого столетия от Рождества Христова. Мы можем расслышать отголоски великих споров, захватывавших умы, обнаружить темы, которые привлекали к себе наибольшее внимание.

Подобная попытка вслушаться в беседы времен античности, проникнуть в их смысл, дает очень много для понимания Евангелий. Однако и задача эта не из простых. Ведь часто мы лишь полагаемся на правдоподобные догадки и реконструируем сложнейшие темы по оброненным ненароком фразам.

Наша задача – увидеть служение Иисуса в контексте вековых дискуссии о сути Закона, о смысле религии, о тайне спасения.

И тут нужно вспомнить, что жизнь Спасителя пришлась на время смутное и тревожное. Иудейский мир жаждал и искал религиозных ответов, которые бы принесли бы мир и покой. Искал и не находил…

В Новом Завете мы встречаем эпизод, в котором один толкователь закона искушает Иисуса вопросом: «Учитель! какая наибольшая заповедь в законе?».

В ответ он слышит: «…возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Матф.22:37-40).

Почему этот вопрос вдруг возник в религиозной повестке дня? Что за странная тяга найти наибольшую заповедь? Зачем их измерять? Да и как измерить?

В еврейском подходе к Св. Писанию было много странного, порой начетнического. Они искали не только главную заповедь, центральную идею, но и центральное слово, и даже центральную букву (для этого были посчитаны все слова и буквы в Торе).

Был ли вопрос о наибольшей заповеди простой попыткой подловить Иисуса на незнании духовной «арифметики»? Представляется, что проблема сложнее.

Тмин и вера

Конечно, в евангельском эпизоде законник был подослан к Иисусу для лукавого вопрошания. Но сам по себе вопрос не лукавый. Ведь и в речениях Христа мы можем найти ту же тему.

Обличая религиозный истеблишмент, Иисус говорит: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять» (Мф. 23:23).

По аналогии с важнейшей и наибольшей заповедью возникает мысль о заповеди «малейшей» (Мф. 5:19).

Почему в законе есть наибольшее? Каков критерий важности?

Пока наша жизнь протекает безбедно и лишена этических коллизий, может казаться, что вопросы эти надуманы. Насущность темы мы осознаем, когда возникает конфликт между "мятой и судом", «анисом и милостью», «тмином и верой».

Иудеи насчитывали в Пятикнижии 613 заповедей. Вполне достаточно для того, чтобы между некоторыми из них порой возникало напряжение. Поиск наибольшей заповеди был попыткой разрешить моральные дилеммы, связанные с выполнением Закона.

Многие иудеи согласились бы с Иисусом, что повеление о любви к Богу и ближним должно первенствовать. Ведь и школа Гилеля, знаменитого законоучителя, придерживалась схожих взглядов.1

Однако даже если бы кто-то точно знал, каким образом можно распределить 613 заповедей между двумя главнейшими, он не смог бы устранить сути проблемы. Ведь этический разлом возникал именно между этими двумя заповедями.

Повседневные религиозные ценности

Обнаружение двух главных заповедей уже было интеллектуальным подвигом, примером удивительного обостренного нравственного чувства.

Обыденное религиозное сознание, выхватывало из Закона совсем другие ценностные ориентиры, отдавая им первенство.

Аналогом двух важнейших заповедей для иудеев первого века, пожалуй, служили повеления из книги Левит: «Субботы Мои соблюдайте и святилище Мое чтите: Я Господь» (Лев.26:2).

В соблюдении этого выражалась и любовь к Богу, и приверженность Завету, и основа религиозной самоидентификации. Заповедь о любви к ближнему вытеснялась на периферию сознания, ведь смыслообразующими элементами религии были традиция и культ.

Следует отметить, что первому веку иудаизм существовал в двух официальных формах: фарисейство и саддукейство. Именно они задавали тон религиозной жизни (ессеи, зилоты и прочие не в счёт).

Для фарисеев центром жизни была синагога, а символом этой жизни - суббота. Для саддукеев таким центом было храмовое богослужение, а символом - сам храм.

Из Евангелий мы видим, как Христос вступает в открытую конфронтацию и с фарисеями, и с саддукеями. Он посягает на священные символы обеих групп.

Но ведь храм и суббота – были квинтэссенцией иудаизма! Место и время, вмещающие Божью славу (насколько это вообще возможно).

Однако, читая Новый Завет, мы можем заметить плачевную метаморфозу, которую претерпели эти символы. Место и время, призванные вмещать Божественное величие, не вмещают и человека.

«Двор язычников» оприходован менялами и торговцами, так что чужестранцу уже негде вознести свою молитву. Исполнение субботы обросло нелепой казуистикой, мешающей делам милосердия.

Если бы не было воскресения, пророк из Назарета запомнился бы евреям своей выходкой в храме (Мк.11:15-17) и нарочитым нарушением седьмого дня.

Однако его поступки не были простым «оскорблением чувств верующих». Они изобличали утрату религией человечности.

А так уж получается, что в религии бесчеловечность и безбожность присутствуют «неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно».

Нехуштан

В Ветхом завете можно найти одну краткую, но очень важную ремарку. В четвертой книге Царств хроникер описывает время царствования Езекии.

Перечисляя благочестивые поступки этого правителя, он упоминает и о том, что Езекия «…истребил медного змея, которого сделал Моисей, потому что до самых тех дней сыны Израилевы кадили ему и называли его Нехуштан» (4Цар.18:4).

Мы видим, как знак Божьей благодати оброс чуждыми смыслами, превратившись в языческий истукан. Но стоит ли удивляться такой метаморфозе? Ведь люди могут сотворить «Нехуштана» из любого символа спасения.

При этом идолослужение всегда вытесняет из религии не только истинного Бога, он также выдавливает и все человеческое.

Именно с такой религией столкнулся Иисус во время своих странствий по Иудее. Он увидел, что для евреев и суббота, и храм стали тонкой формой идолопоклонства. Он обнаружил, что форма лишилась изначального содержания. Суд, милость и вера были оставлены.

В одном из Евангелий мы встречаем показательный эпизод: «В то время проходил Иисус в субботу засеянными полями; ученики же Его взалкали и начали срывать колосья и есть. Фарисеи, увидев это, сказали Ему: вот, ученики Твои делают, чего не должно делать в субботу. Он же сказал им: разве вы не читали, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? как он вошел в дом Божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам? Или не читали ли вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь Тот, Кто больше храма; если бы вы знали, что значит: милости хочу, а не жертвы, то не осудили бы невиновных, ибо Сын Человеческий есть господин и субботы» (Матф.12:1-8).

Что за слова! «Тот, кто больше храма», «Господин субботы». Иисус заявил Свои права на оприходованное религиозными лидерами время и пространство. Он посягнул на их святыни, поставил под угрозу их устои.

Но что Он предложил взамен? Это была совсем иная система этических и религиозных координат.

Кто мой ближний?

В евангелии от Луки история с законником, искушающим Христа, содержит важные вариации. «И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?» (Лук.10:25-29).

Разночтения между евангелистами в данном случае не столь важны. Важнее, что Лука добавляет в продолжение диалога законника и Иисуса притчу о милосердном самарянине.

Она создает этический парадокс, решение которого возможно только при кардинальной смене перспективы. И здесь весьма показательно, что беседа у Луки началась с богословского вопроса о спасении, а уперлась в проблему ближнего.

В притче Христа напряжение между горним и дольним намерено заострено. Иерусалим и Иерихон, клир и мир, иудеи и самаряне.

Священник и левит – представители истинной религии, самарянин… Для евреев самаряне были еретиками, вызывающими лишь негодование.2

В притче всё переворачивается с ног на голову. Представители культа, вроде как, должны быть ближе к Богу. Самарянин от Бога бесконечно далеко, но он ближе к человеку, валяющемуся на обочине.

Богословы ранней церкви, такие как Ириней Лионский, Климент Александрийский, Ориген, Иоанн Златоуст, Августин, толкуя эту притчу, видели в этой фигуре самарянина самого Христа.

Эта интерпретация, при всей своей натянутости, справедлива в одном, – благодать и милость Христа зачастую являют себя, минуя официальную церковь, в облике подобных «самарян». В их добрых делах мы можем почувствовать «веяние тихого ветра».

Притча завершается вопросом Иисуса: «Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?» (Лук.10:36). Законник вынужден нехотя дать правильный ответ: «оказавший ему милость».

Так диалог, начавшийся с вопроса о близости к Богу, о жизни вечной, плавно переходит на тему милости к другим людям. Ведь близость к нуждающемуся человеку вполне очевидна, а «близость к Богу» – понятие размытое. Как эту близость определить? Существует ли какая-то «Главная палата духовных мер и весов», где мы можем получить соответствующие разъяснения?

Эти вопросы касаются и темы, с которой мы начали. Ведь «Важнейшее в законе» и «наибольшая заповедь» – категории, подразумевающие некую меру. Но чем можно измерить заповедь?

Единица измерения

Древнегреческий софист Протагор как-то изрек: «Человек есть мера всех вещей существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют».

Этот софистический принцип имеет непосредственное отношение к проблеме духовности.

Протагор утверждал, что каждый создает собственную систему нравственных координат, что человек должен своим «я» измерять окружающий мир и ближних.

Пожалуй, в современной европейской культуре, полной релятивизма, протагоровский принцип является главенствующим.

Однако у людей, взявших его на вооружение, получается не лучше, чем у мифического Прокруста. Всякий раз, когда человек стремится подверстать под себя других людей, фраза Протагора оказывается лживой. Эта ложь обретает сатанинские черты, когда человек пытается соразмериться Богу, возвеличившись до Него.

Лишь в одном случае высказывание Протагора парадоксальным образом отражает истину. Об этом парадоксе - тайне тайн - мы узнаем из евангельских повествований. В Вифлееме родился младенец Христос, Слово стало плотью, Бог умалился и соразмерился человеку.

С той поры человечность действительно является мерой божественного, и наша любовь к Богу измеряется нашей любовью к ближнему.

Апостол Иоанн писал: «Если кто скажет: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, он лжец, ибо не любящий брата своего, которого он видел, не может любить Бога, Которого не видел» (1Ин.4:20).

Человек – мера всех вещей, если под человеком подразумевается ближний. Этой мерой будет в конечном итоге измерена и наша религиозность, и наше благочестие, и наше познание Бога.

Нехитрая истина, но за ней стоит все христианское богословие. «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1Ин.4:7-8).

Любовь стала в христианстве этическим Абсолютом, руководством для нравственных решений и критерием для определения «важнейшей заповеди» в каждой конкретной ситуации.

В этом смысле христианская нравственность не сводима к этике долга. Здесь действует другой «человекосоразмерный» принцип: «…суббота для человека, а не человек для субботы…» (Мк. 2:27).

В случае этической коллизии, когда одна заповедь видимым образом противоречит другой, христианин должен избрать ориентиром человечность.

Занятно, что в русском языке выражение «поступать по-человечески» и означает поступать праведно, по любви.

Кто-то может сказать, что в результате богословских блужданий мы пришли к дешевому гуманизму. Но гуманизм не бывает дешевым (разве что, когда он осуществляется за чужой счёт). Подлинный гуманизм – это всегда «дорогая благодать», благодать следования за Сыном Человеческим. В религиозной жизни – это попытка пробраться к суду, милости и вере через бесконечные инструкции, посвященные мяте, руте и тмину.

--------------------------------------
1. Согласно еврейскому преданию, «Однажды к Гилелю пришел чужеземец и попросил: "Научи меня всей Торе, пока я стою на одной ноге". Гилель не промедлил с ответом: "Что ненавистно тебе, — не делай другим. В этом заключена вся Тора. Остальное — лишь толкования. Иди и учись"» (Гилель, трактат «Шаббат»).

2. Вспомним красноречивую ремарку евангелиста Иоанна – «…Иудеи с Самарянами не сообщаются» (Ин.4:9). Танна второго века от Р.Х. рабби Элиэзер сказал однажды: «Тот, кто ест хлеб кутеев (самарян), - словно ест мясо свиньи» (Швиит. 8:10). Примечательно, что даже ученики Христа, не задумываясь, решают свести с Неба огонь на самарянское селение, где не приняли их Учителя (Лк.9:55). Здесь была вся гамма чувств от обычной брезгливости до «праведного» гнева.

Андрей Суховский

Источник: Блог Андрея Суховского
Теги: толкование, Библия
Назад в статьи